Ну раз публика хочет, то любой каприз ... Повыделяю исчо:
«Почему я не либерал»
Либералом быть легко: везде свои.
Либералом быть хорошо: он и сам за всё хорошее.
Либерал не любит мрачное, суровое, марширующее. Горн, барабан, дробь. Картечь, государеву службу, «Катюшу». Марфушу, крестьян сиволапых, берёзки. Почву, кровь.
Во всём этом либерал задыхается.
Во всём этом душно, как в гробу.
Он кривляется не от злобы, а от муки: ему и правда невыносимо. Вокруг него всё время как бы настраивается оркестр, только вместо струнных и духовых танковые дула, березовые полешки, строчка из Есенина, русское самодовольство, щи кипят и пахнут.
Россия со всем её барахлом — куда она годна? Избы, заборы, Байконур за пограничным столбом. Привычка чесаться всеми когтями, дружить с сатрапами, тосковать по тиранам. Советская литература, попы на джипах.
В нашем скудном понимании хороший русский человек — он как дерево. Деревья не умеют ходить. Вцепились в свою землю, как мертвецы. В голове — воронье гнездо. Ждут лесника, но, кажется, приближаются браконьеры.
Либерал уверен, что наступили иные времена и в эти времена войдут только избранные. Те, кто не потащит за собой хоругви, телеги со скарбом, почву, ворон в голове.
То есть только он — либерал — войдёт в новое время. Как бы голый. Другим он тоже предлагает раздеться: оставьте всё, пойдёмте за мной голые, без вашей сохи, атомной бомбы, имперских комплексов.
И вот ты оставил всё, пошёл голый, прикрываешь срам, двух рук мало: срам повсюду: ты сам по себе — сплошной стыд и срам. Сморгнул глазами — и вдруг выясняется, что тебя обманули. Он-то одет, наш новый друг! Он-то вовсе не голый, но, напротив, наряжен, заряжен, поводит антеннами, настраивает локаторы, сканирует, всё сечёт.
У него, загибаем пальцы, хартия о правах. У него экономическая целесообразность. За ним — силы добра. У него честные глаза, неплохой английский. И даже русский лучше вашего — а вы и родным-то языком владеть не умеете, лапти. «Вот смотрите, как надо» (наш друг замысловато делает языком, мы внимаем, зачарованные).
Он всего добился сам, это только мы взяли взаймы, отняли, украли. Это у нас история рабства, пыток, кнута, а у него, представьте, есть своё собственное прошлое, память о нём, боль. У нас пепла, который стучит в наше сердце, — нет, а у него есть, и его пепел более пепельный. Наш мы уже развеяли, а его пепел остался — и лишь о нём имеет смысл вести речь. Говорить про наш пепел — оскорбительно, в этом определённо есть что-то экстремистское.
Его история мира всегда начинается с «европейского выбора». Пока нет «европейского выбора» — вообще никакой истории нет, одни половецкие пляски и соловецкие казни.
«Европейский выбор» — это как десерт в хорошем доме с высокими ступенями и просторной гостиной без мух. К десерту норовят дотянуться грязные крестьянские дети — руки в навозе, ногти не стрижены, загибаются, как у Бабы Яги, сопли засохли на щеках, трусов под портами нет: это мы.
Ну-ка быстро идите оттирать сопли, причёсываться, отмывать своё национальное превосходство, гой ты русь свою святую, хаты, в ризах образа, гагаринскую улыбку, звёздочки на фюзеляже. Иначе не будет вам мороженого с ванилью, шоколадного штруделя, так и будете грязным скотом, как последнюю тысячу лет.
То, что для хорошего русского человека в его убогом ценностном мире «европейские ценности» стоят на сорок шестом месте, сразу после картошки в мундире и сметаны с луком, означает, что он вообще не человек.
Быть может, он рогатина. Им можно пойти на медведя.
«...началось, — протянет либерал, — опять про медведя. Кто вас хочет завоевать, прекратите. Кому вы нужны вообще?»
Мы никому не нужны, да. Но чего ты здесь делаешь тогда? Может, мы тебе нужны? Или, с чего-то вдруг, должны?
Ничего, что мы на ты?
Ты ведь с нами с первого дня на ты, и ничего, терпим, слушаем.
Россия построена ровно затем, чтоб пришёл либерал и сказал, что с ней делать. Он правда так думает. Это как бы стоит корова, а внутри коровы живёт какое-нибудь живое существо много меньше размером, отчего-то уверенное, что оно наездник и сейчас поскачет на корове верхом.
Оно рассказывает корове, что внутри у неё сыро и неприятно, никакой цивилизации.
Либерала нисколько не смущает, что в целом русская светская культура либерала не любит. Русскую светскую культуру тоже можно приватизировать, взять на вооружение то, что нужно, остальное не замечать.
Автора текста «Клеветникам России» в Фейсбуке затоптали бы. Гоголя слили бы. Лескова засмеяли бы. Толстого бы с его «русским мужиком», на которого он так хотел быть похожим, тихо обходили бы стороной: чудит.
Либералы странным образом возводят свою генеалогию к Чехову, иной раз Акунин посмотрит на себя в зеркало и видит Антона Павловича, но и представить страшно, как Антона Павловича воротило бы от нынешних его наследников.
Спасибо Чехову, он умер.
Спасибо Блоку, он умер.
Спасибо классикам, их нет.
Теперь мы точно знаем, что «Бесы» — это про большевиков, а не про либералов, и вообще Достоевского мы любим не за это (а за что?).
Либералы так уютно себя чувствуют во главе русской культуры, что в этом есть нечто завораживающее. Собрали в кучу чужие буквы, построили свою азбуку, свою мораль, своё бытие.
Теперь люди смотрят на знакомые буквы, читают, вникают — всё вроде то же самое, что у Пушкина, а смысл противоположный. Как же так?
Попробуйте набрать из этого букваря «Клеветникам России», получится абракадабра. «Каклемтивен Сироси». Лекарство, что ли, такое?
...находятся во главе, а считают, что им нет места.
Нет места, но при этом они повсюду.
Либерал сначала сказал, что он интеллигенция, а всю нелиберальную интеллигенцию объявил «свиным рылом». Потом заявил, что он «тоже народ». Подумал, и добавил, что он и есть народ. Остальные уволены.
Либерал наверняка думает, что он — оппозиция, но он — власть. Власть может думать о себе всё, что угодно, но она тоже либерал. Одни шарлатаны делают вид, что хотят завоевать свободу, другие шарлатаны делают вид, что её отнимают. Чем заняты в этот момент их руки, никто никак не поймёт. Но если схватить за локоть либерала, выяснится, что это локоть манекена, а настоящая рука у вас в кармане.
Либералам вечно затыкают рот, но слышно только их. Если кто и затыкает кому рот, так это один либерал затыкает другому.
Но слышно даже, как они брезгливо молчат.
Выросло целое поколение детей, которое уверено, что Россия — это глобальный косяк. В том смысле, что она всю свою историю косячит. Хотя, в принципе, её можно и скурить.
Это либерал, наш любезный гуманист, сам уверен и других приучил, что мы умнее всего нашего прошлого. Мы! Которые, по сути, умеем быть только мародёрами.
Отныне мы в курсе, что ветеран — это старая и глупая обезьяна в медалях, тем более, что и медали — не его. Что счастья не будет, пока не вымрет «совок», а совок — это всякий, кто не либерал. Что сто лет мы занимались всяким кровавым бредом, в то время как делом надо было заниматься, делом.
Посмотрите, как всё ладится в руках у либерала. Как у напёрсточника.
Либералы хотели вырастить нам человека, который взыскует правды, а вырастили человека, который знает, что всё — ложь.
Хотели вырастить человека, который рефлексирует и сомневается, а вырастили толпу, которая куда более внушаема, чем толпа эпохи позднего тоталитаризма. А то и раннего.
Как давно и верно заметили, в те трупным ядом пропитанные времена люди говорили неправду и блажь, зная, что говорят неправду и блажь, а либерализм добился того, что ныне человек говоря неправду и блажь уверен, что говорит правду. Ибо он — в тренде!
Тренд — это вам не генеральная линия партии, это серьёзная штука, выжигает мозг как напалм.
Уже говорил и повторю снова, что мечтал о мире, описанном в книгах ранних Стругацких. Но нас, чтоб мы не угодили в книги поздних Стругацких, увели туда, о чём никакие Стругацкие не догадывались.
В нашем новом либеральном мире нет идеализма, самоотречения и мужества — но есть ставка на субъективизм и самоценность индивида со всеми его странностями, а также мужеложество, зачем-то возведённое в идеологию сопротивления и свободы.
Вместо ставки на преодоление человеческого в себе, получили право пестовать в себе всё самое скудное, низменное и подлое.
Каждый имеет право на всё, и только мрачное большинство должно заткнуться и молчать, а то ему не достанется десерта.
...грязные, корявые дети, утритесь: ваш десерт уже съели.
Идите по своим избам.
Не слушайте чужих сказок. Вспоминайте свои.
